Стены нашего храма это наши мечи
Мы идем городами угарными,
Мы вонзаем в грядущее взор,
Мы торопимся быть легендарными,
Подчиняя сердца и простор.
Есть холопские радости спорные –
Чтить закон и налоги платить,
Веселее надеть форму черную –
Что хотеть, на Руси воротить.
Эй, друзья! Вы – моя мифология.
И народных раздумий итог.
Ваша дерзкая идеология –
Исторических взлетов залог.
Вы – законов упрямые взломщики,
Стали сбывшейся русской мечтой,
Добры молодцы, злые погромщики,
Поединщики с новой ордой.
Ваша истина – самая правая,
И правее нее – только Бог.
Я люблю тебя, Русь бритоглавая!
Юный образ прекрасен и строг.
Сердце маршами бредит угарными,
Коловрат наш взойдет высоко.
Легендарными быть, легендарными –
Это правильно, страшно, легко.
НЕ ЗОВИТЕ РУССКОГО ФАШИСТОМ
Был народ доверчивым и чистым,
но враги замучили уже.
Не зовите русского фашистом!
Вдруг ему придется по душе.
Он устал оправдываться, бедный,
перед каждым, кто толкал в петлю:
– Не фашист я, братцы, – я безвредный,
безответный, всё от вас стерплю,
Буду нежным, белым и пушистым,
жрите, волки, русскую овцу!
Не зовите русского фашистом.
Вдруг начнет перечить подлецу.
Называли злобно и упорно,
а страну толкали за черту.
И сегодня Ваня ходит в чёрном,
а опасность видит за версту.
Пареньку с друзьями боевыми
дорога родимая земля –
от скинов уходят чуть живыми
наглые Руси «учителя».
Был народ наш праведником истым,
но теперь недолго до беды.
Называли русского фашистом?
Будет вам награда за труды!
Дали сузились в клок округи,
что Отечеством всё ж зову.
Поздно мы порешили, други,
что не будем сдавать Москву.
Чужеземцы да иноверцы…
Каганат здесь или орда.
Но кричит, выгорая, сердце:
«Лучше поздно, чем никогда!»
Смело, горестно и нелепо,
сквозь презрительную молву,
красный флаг поднимаем в небо –
мы не смеем предать Москву.
Эта истина выше страха,
эту веру не подкупить.
Размахнулся, так бей с размаха,
лучше сгинуть, чем отступить.
Пусть серебряная дорога
пропадает в расстрельном рву…
Воля нации – воля Бога.
Мы должны отстоять Москву.
«Пуст твой двор, и в жилище не будет живых», –
Говорит мне смеющийся враг.
И серебряный мох на березах кривых,
И дорожный дымящийся прах.
Эти белые села никто не спасет,
Эти рощи пойдут под топор,
И неистовый ветер печаль унесет,
И сожрет твою песню простор.
Реки вспять побегут, и стада уведут,
И детей унесут на руках,
И лихие вояки страну предадут,
Прогуляют ее в кабаках.
В камуфляже и касках чужих, голубых
Все сметут, и останется страх.
«Пуст твой двор, и в жилище не будет живых», –
Говорит мне смеющийся враг.
Мы ногами вышибли дверь твою,
А в углу – икона на полке.
Скоро, скоро будешь в своем раю
Ты – последний русский в поселке.
Мы из шкапа вышвырнули тряпье,
Ничего не нашли – обидно.
Говорят, что есть у тебя ружье,
Да стрелять не умеешь, видно.
Это наша земля, на ней конопля,
Виноградники, горы, волки.
А тебе на выбор: кинжал? петля?
Ты – последний русский в поселке.
Для тебя нам жалко глотка воды,
Лучше вылить на землю воду,
Хлеба жаль, и воздуха, и звезды,
А куда уж делить свободу?
Не ищи закона и правоты,
Так в стогу не найти иголки.
А вождям – все равно, как подохнешь ты,
Ты – последний русский в поселке.
Смотрят пращуры строго
с неба в нашу толпу.
Выбирающий Бога
выбирает судьбу.
Нас осталось немного.
Память веры храня,
выбирай себе Бога,
что по крови родня.
Перед кем не остаться
одному в нищете
и с врагом не брататься
в черномазой орде.
Перед кем не виниться,
к алтарю не ползти,
и в тюрьме не томиться –
быть на воле в чести.
Крыша нашего храма –
это солнца лучи,
стены нашего храма –
это наши мечи,
Песен тайные силы
и завеса зари,
наших предков могилы –
во степи алтари.
Длится Рода дорога,
где не место рабу.
Выбирающий Бога
выбирает судьбу.
Мало тех, кто выйдет вон из строя,
Всей эпохи искупив вину.
Спите, трусы, вас спасут герои –
Человека три на всю страну.
Вам легко, ваш путь – к окну от двери.
А кому-то – от огня к огню.
Где-то в чистом поле воют звери
И подходит Пересвет к коню.
Спите, трусы! Этой темной ночью
Свечи загораются вдали.
Ваше знамя, порванное в клочья,
Поднимает кто-то из пыли.
Там идет война за ваше завтра,
Там кому-то вера дорога.
Видно: вами преданную правду
Защищает кто-то от врага.
В вязком иле сытого покоя
Вы навек застыли все равно.
Спите, трусы, вас спасут герои…
Вольным – воля, а спасенным – дно
Я в очи синие гляжусь
И вижу дремлющую Русь.
Проснись, славяночка! Проснись!
Нас ждет невиданная высь,
Восход к всезвездным берегам,
Где вера в чувство так крепка,
Что в сердце русском отдалось
Единым словом, словом Рось.
Она во мне, она вокруг:
И летний зной, и стужа вьюг
Так однолика, так пестра:
Россия мать, жена,сестра, –
Все лица близкие-родные
Слились в тебе, моя Россия.
Священен выстрадан язык,
Которым твой народ велик;
Былых побед мотив простой
Хранит распахнутый простор,
Где мира и шестая часть
Без крови в руки не далась.
Что схоронили не забыто –
Оно грядущему открыто.
Встречая белую зарю,
Я гимны новые пою.
Воздвигнут россы дивный храм.
Там места нет ничьим богам.
Но все же пред одной склонюсь
Богиней, нареченной – Русь.
Чистая кровь пролита в миг заката,
Волнуется Мать за детей!
Так было, для них – это награда:
Погибнуть за Родину и матерей!
Встань и дерзни, на плечах у тебя
Великая Сила, могучий Отец!
Что же ты медлишь?! Никак серебра
Жаждут ладони? Глаголю: «Подлец!»
Власть не дана нам от Бога Иного,
Не нужно нам власти Святой!
Мы есть славяне – дети РОДного,
Любим и Землю души полнотой!
Алая кровь – наш символ, как руна:
Пролита капля – увечен народ!
Встань под знамена в рати Перуна,
Дом защити – он последний оплот!
Всеми бедами нагло отпетый,
Виноватый во всём без вины,
Я скажу: нет прекраснее этой
Разорённой, несчастной страны.
Уезжайте! Летите!
Курите
Зарубежным краям фимиам.
Остаюсь при разбитом корыте –
При Отчизне, где взорванный храм;
Где духовные страждут калеки
Райской жизни хоть на полчаса,
Где погублены чистые реки
И порублены наши леса;
Где вовек наших чувств не иступит
Никакой исполнительный плуг,
Где никто никогда не искупит
Наших слёз,
Наших жертв,
Наших мук.
Выключим телеэкраны.
Мысли вместе соберем.
Сколько мерзости, отравы.
Не страна у нас, содом.
Сионисты, глобалисты –
все теперь в стенах Кремля,
В нищeте, в грехах, в фашистах
стонет русская земля.
Ох, Москва, моя столица!
Белокаменной ль была?
Ведь была ты мастерица
оружейного добра!
Центр науки и культуры.
Все в руинах ремесло.
В адских пробках закоптилось,
ты, Садовое Кольцо.
Так лишь скот ведут на бойню.
Выжигают всем клеймо.
В телевизоре блондинка
скалит зубы, ей смешно.
[ * * * ]
Вчера – щенки; сегодня – волки;
а завтра будем – вожаки.
Вот то к чему мы так стремимся.
Дрожите, бойтесь чужаки.
И мы хотим по чести, правде
построить снова русский мир.
Хотим: добра, отваги, счастья
и праздничный победный пир;
достойною опорой быть отцам;
быть сменой той, которою гордятся.
И не с мольбою обращаться к небесам,
но просто жить, за Родину сражаться!
Не от голода — от скуки
Кровь сосут из сердца, суки!
Видеть русских на коленях
Очень любит это племя!
Душат Правду ложью злою!
В мозг ползут нечистой тлёю!
Порожденье тьмы и грязи!
Бесовского блуда князи!
Но придет и наше время!
Встанет Родина с коленей!
С глаз коросту! Нечисть — с тела!
Память. Слово. Долг.
И дело.
Источник
Стены нашего храма это наши мечи
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 276 588
- КНИГИ 651 768
- СЕРИИ 24 891
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 609 801
Эрнест Султанов ИСКУССТВО И ШИЗОФРЕНИЯ
Древний человек — неполноценен, потому что не оставил после себя массового, многотиражного, разноцветного искусства?!
Скорее, наоборот: наши предки были более полноценны, поскольку видели мир как бесконечную целостность, а соответственно, и не нуждались в искусственных конструкциях. И не случайно Платон так сокрушался по поводу отделения искусства от религиозного культа — ведь для него приватизация человеком искусства была символом деградации, расщепления божественного единства.
В этом смысле, расцвет искусства вообще приходится на западную цивилизацию, как наиболее оторвавшуюся от единой скрепляющей все своим могуществом идеи. Она появляется для заполнения вакуума, образуемого в результате стремительной «смерти Бога». Религия постепенно оставляет свое место искусству так же, как целостное видение мира уступает всерасщепляющейся мозаике человеческих чувств и догадок.
Своеобразной исторической паузой на пути этого массового шизофренического искусства на Западе стал авторитарный период первой половины ХХ века. Этот период запомнился попытками строительства «арийского» и «социалистического» искусства, что в сущности означало попытку вернуться к полноценному тоталитарному миру древних. Не случайно же в фильмах Риффеншталь и кинохрониках сталинской эпохи мы видим дикие, горящие древним огнем берсерков (боговолков), глаза юношей и девушек. Не случайно же и то, что в современной клинике западного общества этот период называется не иначе как «темным», а всякая попытка воскресить его обзывается «варварством».
Наконец, именно в сегодняшнее время искусство добивается такой массовости и одновременно такой молекулярности (с помощью современных технологий и интернета), какой не было никогда ранее. Сознание общества и отдельного человека оказывается поделенным на такое большое количество несвязанных картинок, что каждая из них требует собственного отражения в «искусстве». То есть, чем более шизофреничным становится общество, тем больше искусства оно способно впитать. (Отсюда, кстати, и такое большое количество телевизионных каналов в Соединенных Штатах, как самом развитом и фрагментизированном обществе, — свыше пятисот.)
Человек искусства в свою очередь становится особым типом психоаналитика, который вычленяет и описывает ту или иную форму этой фрагментации. Наиболее популярными становятся авторы, которые могут описать те или иные болезненные сомнения пациентов. Автор становится, с одной стороны, продавцом чувства сопричастности, а с другой, лекарем, дающим больному раком психические транквилизаторы.
В тех случаях, когда он понимает свою ролевую суть и выбирает эффективную нишу, автор становится очень влиятельным и богатым. Здесь можно назвать блестящих психоаналитиков типа Мика Джаггера и Пола Маккартни (Маккартни убил Леннона как конкурента?), которые оседлали волну 60-х и с тех пор стригут свои купоны с пациентиков. В литературе это были не только радикалы типа Уильяма Берроуза и Тимоти Лири, но и социопсихологи — Дэвид Белл и Элвин Тоффлер, которые показали обществу, что, собственно, с ним происходит, как «болезнь» будет развиваться дальше и, главное, как к этому относиться. В этом плане показательно, что сегодня, когда мы видим ремикс протестной волны на Западе, разворачивается своеобразная конкуренция за места в психоаналитической когорте этого нового поколения. Антиглобализм тоже становится своеобразным шизофреническим явлением, которое после спада образует группу людей с общим психо-болевым опытом. И эта группа будет пользоваться на протяжении жизни услугами одних и тех же кинематографических, литературных, музыкальных психоаналитиков. Только представьте себе семидесятилетнего Ману Чао, поющего «Кландестино» или «Кинг оф Бонго».
Не менее качественно в роли психоаналитиков выступают и создатели различных сериалов. Например, неувядаемая популярность персонажа Джеймса Бонда связана с наиболее распространенным сегодня образом подростка-андрогина: превышает скорость, меняет партнеров, не создает семью, любит риск (который всегда кончается хорошо) и ни за что не отвечает. Этот же образ вечного подростка, сидящего в западном человеке, позволил фоулзовскому «Волхву» быть переведенным на все «цивилизованные» языки мира. Его прекрасная психоаналитическая фабула о человеке, мечущемся между различными, зачастую противоположными миражами, можно назвать квинтэссенцией гомо американуса. Но одновременно его мятущаяся натура будет непонятна ни для настоящего фашиста, ни для восточного человека, которому четко виден Путь (Дао, Сыратуль мустаким).
Также и Мисима насквозь видел японцев, ушедших в послевоенные годы в потребизм, но, при этом, нуждавшихся в здоровом (для хорошего аппетита и сна) чувстве национальной гордости. И то, что он перешел к настоящей политической борьбе, говорит в его пользу, в пользу человека, не желавшего быть высокооплачиваемой нянькой вечных подростков.
Шизофрения, расширяющаяся фрагментарность в человеке и обществе присутствует и в сегодняшней России. Уже не важно, что вы пишете или снимаете. Вы работаете на определенную категорию психов: патриотических, либеральных, пенсионерских, подростковых, с теми или иным сексуальными комплексами, зарабатывающих больше или меньше тысячи, двух тысяч. Вы участвуете во всеобщем заговоре психоаналитиков, во всемирном («нецивилизованные» страны не в счет) пакте шизиков и их врачей.
Кто-то (Алинка Витухновская…) — это понимает и не строит никаких иллюзий, пытаясь давать платные сеансы. Наверное, также поступает неутомимый Лимон: нуждаясь в деньгах для своего племени, он вынужден подрабатывать в том же «дисциплинарном санатории». Другие (Ольга Артемьева, наверное, самый красивый пример) начинают сходить с ума, поскольку попросту не представляют, зачем им нужен белый халат врача.
Те же, кто действительно до конца верит в важность и значимость своего искусственного перфоманса, кончают плохо. Каждый может вспомнить, какую-нибудь повесившуюся звезду (а-ля Курт Кобейн и Серж Есенин).
Выхода нет. В искусстве, как современном варианте психоанализа, его нет. Литература, музыка, любимый фильм «Матрица» только на время придают осмысленность существованию — так же, как психоанализ на несколько дней после сеанса скрепляет множество кусков вашего «Я».
Для выздоровления необходимо больше, чем каждый день спасаться в обществе Джеймса Бонда или любимой книжки про Фюрера. Для этого необходимо вновь очутиться в едином мире всепронизывающей идеи (то, что в исламе называется тавхид). Идеи, которая подчинит себе все грани мира. Идеи, которая превратит муз в наложниц, как это было в тридцатые годы в Германии и России. Идеи, которая тоталитарной хваткой возьмется за человека и не отпустит, пока тот вновь не ощутит себя древним, предысторическим существом.
Источник